Как можно описать отвращение одним словом без употребления слова "отвращение"? Никак. Именно сейчас эту эмоцию испытывал парень, когда его поцеловали. Отвращение к этому существу, отвращение к себе, ведь он ничего сейчас не может поделать. Уж лучше бы убили, чем использовали сейчас, как тряпичную куклу для развлечения. Даже если не убьет, Тарталья никогда не подчинится. Убить себя будет проще и лучше, чем быть игрушкой какого-то существа, возомнившего себя выше всех. Двигаться не выходило. То ли остатки сил просто утекли в пол, либо их словно унесло по ветру еще будучи на улице. Прикосновения, что вызывали дрожь по телу. Дрожь не из-за приятного чувства, кое вызывается поцелуем с любимым человеком.. А дрожь ненависти, коя и виднелась в его глазах. Глаза так и блестели яростью и ненавистью к существу, что пред ним.

Укусил. Умудрился сделать хоть что-то. Укусил с таким лицом, словно нанес смертельный удар врагу, которого преследовал всю жизнь и месть наконец-то свершилась. Довольно облизываясь, рыжий был словно дикий зверь. Дикий лис, который скорее будет извиваться и кусаться из последних сил, но ни за что не подчинится никому. Что читалось в его глазах кроме этого? Если коротко, то веселье. Ему было весело. Весело лишь от одной мысли, что он может разозлить это существо. Выводить противника из себя, тоже забавно. Даже то, что он уже согласился с поражением. Осталось ничего не изменилось.

Но, разве долго лису дали наслаждаться вкусом чужой крови на губах? Он не закричал, скорее просто зашипел, жмурясь и щурясь, словно дикое животное. Тело содрогалось только сильнее, когда он пытался выбраться из чужого кольца рук, прижимающего его к такому ненавистному телу. Он мог лишь сжимать челюсть, чуть ли не скрипя зубами, чтобы не дать возможности получить удовольствие врагу от того, что ему больно. Но.. Это было так странно. Энергия, которая должна была разорвать его на части, спокойно плескалась в его теле. Взгляд полуприкрытых глаз опускается вниз, смотря на свою же грудь. Знак.

Его оклеймили. Словно животное у которого нет своей воли. Ненависть и желание поскорее умереть захлестнули с его с новой силой. Хотя нет, умереть нельзя. Нельзя вот так сразу сдаваться и попрощаться с жизнью, не попробовав еще раз убить эту.. тварь. Такое существо нельзя иначе назвать. Чудовище. Монстр.

Тарталья не сопротивлялся, лишь молча смотрел на Моракса полуприкрытыми глазами. Веки словно налились свинцом. Ему было тяжело даже просто держаться в сознании. Неужели это из-за того, что в него влили эту энергию? Предвестник уже не сопротивлялся, когда его все держали в кольце рук, просто держался и мыслил о том, что это лишь временно.

Он отомстит.

— Ты всерьез думаешь, что твоя печать сможет уберечь меня от смерти? Есть множество способов умереть, чтобы не быть твоей игрушкой, — Чайльд говорил серьезно. С нотками высокомерия. Он никогда не утратит дух. Пусть даже его тело будет подвержено пыткам. Он готов к такому. Готов ко всему, — не забывай, что твоя территория с одной стороны окружена водой. Что же будет, если я не смогу двигаться именно в воде? Вряд ли твоя печать сможет сберечь меня от воды в легких. Да и вряд ли ты сунешься в воду. Но на это стоило бы посмотреть. Мокрая псина, а на сколько я знаю, такие всегда не особо приятно пахнут. Не зря же, есть выражение "воняет, словно мокрая псина".

Улыбка. Дерзкая. Возможно и долика сумасшествия в его глазах. Сколько всего он хочет выложить и разозлить это существо? Уж он точно не даст ему получать все, что захочется, пока сам рыжий жив. Тихо выдохнув, рыжий лишь слегка прикрыл глаза. Всего лишь на секунду. И вот он снова смотрит на Моракса. Темно-синие глаза, которые могли поглотить своей тяжестью цвета, в которых блестел огонь, коий невозможно потушить никому.

— Это мои последние слова в твою сторону. Ни с тобой, ни с твоими людьми я не собираюсь вести милые беседы.

- Послушай, Кавех… неужели я настолько плохо выгляжу в твоих глазах, что обыкновенное человеческое поведение в моём исполнении уже выглядит так, будто я не в порядке? - Альхайтам не понимал. Он ведь и правда не делал ничего выдающегося, не осыпал архитектора комплиментами, не обнимал его, как давнего друга, которого не видел много лет, даже не прикасался. Просто попытался вести себя нормально. - Я хорошо знаю, что тебе некомфортно рядом со мной, но надеюсь, что наше сотрудничество не отнимет у тебя слишком много времени и внимания.
Альхайтам глубоко вздохнул и покачал головой. Незачем скрывать, как он устал. Он и так слишком долго держался, стараясь не подавать виду в Академии. Прекрасно зная, что там каждое лишнее слово и даже неудачный взгляд, пойманный не тем человеком, могут стать поводом для ссылки или даже казни. Они делали это ради благой цели, конечно же, и Альхайтам сам ценил порядок и строгость превыше всего, но такая атмосфера его душила и выпивала соки. Он крайне не любил отсутствие уверенности в завтрашнем дне.
- Знаешь, возможно, нам и правда будет лучше поговорить дома, – сказал он, вспомнив поговорку, что даже у стен есть уши. Сейчас, когда на доносах можно было получить не только деньги, но и милость мудрецов, многие хватали за хвост фантомы, предпочитая перестраховаться или даже нарочно подставляя тех, кто им не нравился. - Я могу забрать с собой заказ, и мы пойдём сразу, как только его доставят.
Как ни странно, Альхайтам почему-то совершенно не подозревал Кавеха, а ведь тому, пожалуй, было бы выгодно, если бы он исчез из его жизни, не мозолил глаза каждый день. Сама мысль о подобном предательстве прозвучала бы неприемлемо для него. Он никогда не предположить, что сосед по дому опустится до такого. И он не хотел бы жить в мире, где такое действительно бы произошло. Если Кавех решит избавиться от него - так тому и быть. Но он просто сойдёт с ума, если ни с кем так и не поделится. И поговорка, по которой двое могут хранить секреты только тогда, когда один из них мёртв, точно не относилась к числу тех, которые Альхайтам уважал. Даже несмотря на то, что ему приходилось наблюдать на работе сейчас, он верил, что человечество ещё не настолько прогнило, и в него ещё стоит верить. По крайней мере в некоторых людей.
Мысли, загнанные в ловушку, беспорядочно мечутся, у них нет привычной опоры логических конструкций с известным результатом, он к такому не привык, ему и правда плохо, только это бульоном не вылечить. Но само присутствие рядом успокаивала. Можно было сказать, что тот превратился в некую константу в его такой ненадёжной с некоторых пор реальности, в понимании, что, когда он вернётся из Академии, Кавех встретит его. Да, будет ворчать, они снова начнут переругиваться, но это лучше, чем кромешная тишина и одинокие стены. Или придётся снова искать по кабакам, забирать в пьяном виде, расплачиваться за него, но даже это уже входило в привычную рутину Альхайтама, которая помогала стоять обеими ногами на земле. Он кому-то нужен. Кто-то без него не обойдётся. О, да, он очень бы хотел, чтобы мог двигаться дальше без него, но пока был готов стать для архитектора необходимой опорой. Готов быть рядом. Если бы только тот понимал это.
Он просит завернуть ему заказанную еду с собой, и с пакетами в руках готов идти к выходу. Вопросительно смотрит на Кавеха, ведь помнит, что архитектор не любит показываться на людях его компании и предпочитают скрывать, что они живут вместе. Если Кавех захочет, чтобы они шли домой раздельными дорогами, он согласится, но ему впервые за долгое время хочется пройтись вдвоём. И не самой короткой дорогой. Наверно, если Альхайтам по пути ещё и звёздами любоваться начнёт, Кавех точно решит, что его подменили.

Ещё один воин, хрипя кровью, падает на колени рядом со своим божеством, пытается вновь подняться, но уже не может, растягивается ничком и больше не шевелится. Тело и руки Моракса, покрытые шрамами, сочатся живым жидким золотом, сияющая кровь Архонта благословляет эту трижды проклятую и отравленную миазмами зла землю. Одно быстрое движение руки – и копьё сверху вниз пронзает насквозь ещё одну из гончих Разрыва, пригвождая её к камню. Вместо копья из чистой силы элемента собирается лук, тяжеловесный, даже по одному лишь виду ясно, что простой смертный не сможет его даже поднять, не говоря о том, чтобы пользоваться. Моракс целится в подступающей мрак, и дождь янтарных стрел сыплется на оскаленные пасти, ядовитые когти, вздыбленную на спинах шерсть.
- Я ухожу, господин! Кто-то должен это сделать!
Грубый, переполненный решимостью, но такой родной голос приводит его в чувство.
- Босациус… нет.
- Вы не можете мне отказать, – обычно никогда не перечивший ему электрический якса на сей раз смотрит настолько серьёзно, что даже Моракс осекается. Он не находит в себе твёрдости повторить свой отказ. Не находит, потому что это было бы прямым оскорблением для одного из самых верных последователей. - Кто-то должен это сделать, – с ещё большим напором повторяет Босациус, хмурясь. - Я не позволю вам погубить себя, и я не позволю, чтобы туда отправился Алатус. Только не он, у него ещё есть будущее.
«А у тебя, разве у тебя нет?» – хочет спросить Моракс. Но он слишком хорошо понимает, что друг имеет в виду. Так старшее поколение всегда бережёт младшее, даже если юные уже могут управляться оружием и сами рвутся в бой. Алатус был младшим из них. Хотя в ряды защитников, призванных Мораксом, он примкнул последним, разница в возрасте всегда ощущалась.
- Вернись ко мне, – всё-таки срывается с его губ даже не просьбой, а мольбой. Секундная слабость.
- Конечно. Лорд, берегите себя, – не оборачиваясь, коротко роняет Босациус и уходит.
У него неестественно прямая спина, и идёт он быстрее, чем необходимо, несмотря на то, что поторопиться стоит им всем, пока не погибло то, чем они так дорожили. Он торопится не потому, что боится передумать, или что его начнут уговаривать остаться. Он торопится, чтобы не делать расставание ещё более тягостным, чем оно уже есть. Босациус солгал. И они оба знают, что он солгал.
Высоко над его головой разносится пронзительный, скорбный крик белоснежного журавля. Она тоже отдаёт последнюю дань уважения тому, кто отправился в безнадёжный путь в один конец. Совершенная Владычица, Останавливающая Облака, тоже знает, что чуда не произойдёт. Там, в глубине, куда отродясь не проникал солнечный свет, чудес не бывает.
Она горделиво облетает широкий круг почёта, выписывая полупрозрачное облачное кольцо за собой. Ещё несколько мгновений спустя на новые подступающие орды чудовищ обрушивается настоящий ураган, порождённый взмахами крыльев возвышенного посвящённого Адепта. Иногда горе превращается в ярость, и эту ярость можно использовать.